Хочу заехать – времени не хватает,
Сам понимаешь: всё работа да дела».
«Дела, работа… Помолчал бы лучше!
Твои дела нетрудно угадать.
Скажу тебе, но только сердцем слушай
Про то, как позабыла тебя мать.
Когда ты скрылся, то она от горя
Вся поседела – ведь тобой жила!
И каждый день, с недугом лютым споря,
Шла на распутье и тебя ждала.
И, простирая свои руки к небу,
Молясь во имя пролитой крови,
Она была для всех живым укором,
Столпом надежды, веры и любви.
Ну, а когда стоять была не в силах,
Когда, недужная, совсем в постель слегла,
Кровать к окну подвинуть попросила.
Смотрела, плача, и тебя ждала».
Его слова, как ковш воды с отлета,
С души сорвали, смыли коросту:
Я задрожал, промямлил что-то,
Спросил: «Она жива? Скажи, прошу!»
«Как знать сейчас, а уезжал – дышала.
В бреду шептала те же всё слова:
«Сыночек, милый, ты приедешь, знаю».
А у тебя работа да дела…»
Потом бежал я, словно гнали плетью,
С желаньем, прожигающим огнём,
Увидеть мать, не опоздать, успеть бы.
Прощенья вымолить, покаяться во всём.
Вокзал и поезд – всё в одно мгновенье;
Недолог путь, но будто много дней,
И сердце словно вторило движенью,
Стучало в такт: «Скорей! Скорей! Скорей!»
Не помню, как я вышел из вагона
И тенью трепетной шагнул с испугом в ночь.
Сжималось сердце: что и как там дома? –
То замирало, то, как конь, рвалось.
Но вот деревня за погостом рядом,
Могилок холмики и силуэт креста,
И будто за разрушенной оградой
Увидел я стоящего отца.
И в этот миг вдруг слов его значенье,
Прозреньем озарённый, осознал.
Бессильна смерть – всесильно воскресенье!
Ты жив, отец, и ты не умирал!
Могильный холм обняв его холодный,
Я плоть креста слезами орошал.
«Ты жив, отец, а я мертвец зловонный,
Прости меня! – со стоном я взывал. –
Я искуплю грехи любовью к маме,
Сыновний долг исполню я сполна,
И ты, отец, ты в сердце будешь с нами…»
Но вдруг взошла холодная луна
И всё вокруг бесстрастно осветила.
О ужас! Только тут заметил я,
Что рядом чья-то свежая могила,
Но я-то сразу понял, чья!
Мой стон, наверное, тогда весь мир услышал.
Деревья вздрогнули, чтоб больше не уснуть.
Ударил эхом он, как молотом по крышам.
Но только маму этим не вернуть!
«Встань, мамочка, прости меня, родная, -
Взывал я в голос, - встань, открой глаза!
Давай молиться вместе, дорогая,
Ты только встань и уж прости меня!»
Но не было ответа, шли мгновенья,
Слагаяся минутами к часам.
И вдруг я понял: Кто даёт прощенье, -
И с воплем руки поднял к небесам…
И эта ночь была последней ночью
В моей безбожной жизненной ночи,
Она открыла мне слепые очи,
Нашёл я путь, и дверь, и к ней ключи.
С тех пор себя не мыслю я без Бога,
В нём жизнь моя и счастья полнота.
Огромен мир, но мне одна дорога:
Сквозь тернии – в объятия Христа…
Когда я вижу пред собой отныне
Заплаканную, сгорбленную мать,
А рядом с ней напыщенного сына,
От всей души мне хочется сказать:
«Вы, матери, скорбящие о сыне,
Прострите с верой руки к небесам
И знайте, что молитвы ваши в силах
Творить и после смерти чудеса…
Вы, сыновья, забывшие о Боге,
Взгляните на рыдающую мать,
Оставьте грех, чтоб не пришлось в итоге
Вам эти слёзы горькие пожать»
